Летом 2018 г. на базе Суздальской археологической экспедиции ИА РАН и ГИМ продолжила свою работу «Лаборатория археологической медиевистики: от полевых работ к научной реконструкции прошлого по материалам памятников Суздальского Ополья». Этот проект, задуманный как площадка, где студенты-историки и археологи, а также волонтеры смогут познакомиться с научной кухней археолога и на примере памятников русского средневековья увидеть, как работают базовые принципы археологического исследования, применимые при изучении памятников различных эпох, был поддержан фондом «История Отечества».
Цикл лекций и практических занятий, проведенных в рамках лаборатории, был составлен таким образом, чтобы слушатели смогли отработать полученные навыки и увидеть взаимосвязь между своей работой и конечным результатом. Одной из задач лаборатории было показать, что романтика научного поиска складывается из рутинных исследовательских процедур, и что от собранности и аккуратности работы с артефактами, памятниками, различными пробами, отбираемыми для исследований силами смежных наук, зависит конечный результат. Важно отметить, что образовательная часть проекта была органической частью научной программы экспедиции, нацеленной на изучение организации систем сельского расселения на протяжении X–XV вв., изучение трансформации погребальной обрядности в регионе и отражения благосостояния различных групп средневекового населения в одном из узловых регионов Северо-Восточной Руси.
Руководствуясь этими принципами, для полевых исследований были выбраны 2 памятника: могильник Шекшово 9, который интересен поливариантностью ритуальных практик, что отражает бурную эпоху первых веков принятия христианства на Руси, и памятник со сложной внутренней структурой – селище и могильник Михали 3 (Мининское 1), на материалах которого легко продемонстрировать взаимосвязь жилой и погребальной площадок, проследить как соотносятся результаты разведочных работ, с которыми часть слушателей познакомилась весной, с более привычными широкой общественности раскопками.
Селище и могильник Михали 3 (Мининское 1) – памятник с непростой судьбой. Интерес к этому комплексу памятников, расположенных в непосредственной близости от южных окраин Суздаля, связан с высокой вероятностью отождествления группы селищ, расположенных на правом берегу р. Мжары с владением «князя» Мины Ивановича, упомянутого в житие Ефросиньи Суздальской (подробнее этот сюжет разобран в классической работе В.А. Кучкина «Формирование государственной территории северо-восточной Руси в X–XIV вв.». М. 1984). В случае селищ Михали 3-4 мы имеем возможность оценить общую структуру комплекса: перед нами 2 селища, разделенные оврагом, отдельные участки площадок на каком-то этапе жизни поселения используются под кладбище и в качестве ремесленной специализированной зоны (зона распространения металлургических шлаков). В начале 1990-х годов на памятнике уже проводились раскопки, но, к сожалению, материалы этих работ в настоящее время утрачены. Без дополнительных раскопок было невозможно оценить насколько синхронны отдельные функциональные зоны, как организована жизнь внутри феодального землевладения, если изучаемые памятники им действительно являются. Вторым обстоятельством обращения к памятнику стало то, что мы все еще недостаточно знаем о погребальной обрядности XII–XV вв., времени сложения русской православной погребальной практики.
Согласно результатам разведочных работ предшествующих лет, а также датировке наиболее ранних материалов и объектов, обнаруженных в раскопе, освоение площадки памятника Михали 3 начинается не позднее 2 пол. XI столетия, но наиболее яркие материалы в коллекции подъемного материала относятся к концу XII – пер. пол. XV в. Всего с поверхности распахиваемого селища с 2010 г. было собрано более 200 вещей. Среди этих находок нужно отметить довольно представительную коллекцию христианской металлопластики – 13 предметов, среди которых один целый энколпион, два оглавия, две круглых иконки с изображениями: в одном случае двух святых (вероятно, Козьмы и Дамиана), а в другом – святого всадника с копьем. Среди вещей, документирующих наиболее ранний этап существования селища, можно назвать находки целого динария, литых пряжек – лировидных и с прямоугольным приемником, крестопрорезных бубенчиков, узкопластинчатого перстня с литым рельефным орнаментом, лепной и раннекруговой керамики. Среди вещей вт. пол. XII – пер. пол. XIII в. выделяется находка колта, украшенного чернением и позолотой.
Очень широко в составе коллекции представлены материалы XIV – пер. пол. XV в. Это, прежде всего, довольно представительная коллекция монет (всего 10 находок). Среди них четыре медных пула Суздальско-Нижегородского чекана с четвероногим животным и с равноконечным крестом в линейной обводке, датируемые 1390–1400-ми гг., серебряная денга с надчеканкой в виде четвероногого животного влево, так же относящейся к концу XIV – началу XV в., золотоордынский данг чеканенный в Гюлистане в 760 г. х. (1359 г.) (определение А.А. Гомзина). Наиболее поздняя монета, из найденных на памятнике, – копейка Ивана III, вероятно, относится уже ко времени, когда село прекратило свое существование. В числе других вещей, характеризующих материальную культуру суздальских сел позднего средневековья находки ременной и сумочной гарнитуры, книжных накладок, щитковых перстней. Особо стоит отметить встреченные впервые на памятниках Суздальского Ополья находки золотоордынских бронзовых зеркал – их на селище обнаружено сразу три экземпляра.
В текущем сезоне раскоп был заложен на том участке памятника, где фиксировались разрушенные распашкой погребения. Перед экспедицией стояла задача попытаться продатировать выявленное кладбище, понять его соотношение с зоной жилой застройки, а также зафиксировать детали погребального обряда.
В результате работ в раскопе площадью 71 кв. м был открыт участок кладбища, предварительно датируемого XIV–XV вв. Культурный слой более раннего времени практически полностью переотложен кладбищенскими перекопами. Находки, которые из него происходят, а среди них – шиферные пряслица, ножи, наконечник стрелы, западноевропейская монета, астрагал, янтарный крестик, стеклянные бусы разных типов немногочисленны и в основном иллюстрируют начальный этап существования памятника, связанный с жизнью сельского населения эпохи средневековья. Кроме того, на вскрытой площади отмечено несколько заглубленных в материк объектов, часть из которых можно соотнести с более ранним этапом освоения этого участка. Среди них можно выделить подполье постройки, лишь частично вошедшее в пределы раскопа и сильно нарушенное погребениями. В северо-западной зоне площадки раскопа зафиксировано 3 ряда идущих параллельно частокольных канавок, возможно, связанных с существованием кладбища XIV–XV вв. Отметим, что использование под кладбище площадки на окраине жилой зоны предыдущего периода, зачастую выше по склону – характерная особенность памятников северо-восточной Руси (см. Чернов С.З., Гончарова Н.Н. Население средневековой деревни в сете антропологических и микроэлементных исследований могильника д. Власьевской // Города и веси средневековой Руси: археология, история, культура. М. 2015 и др.).
В раскопе исследовано 25 непотревоженных погребений, расположенных в несколько ярусов (до 3-х), а также собрана обширная серия разрозненных останков индивидов разного пола и возраста из разрушенных погребений. Плотность размещения могильных ям достаточно высока, все они расположены на участке площадью не более 30 кв. м. Погребения имеют стандартную западную ориентировку, костяки лежат вытянуто на спине, иногда несколько смещаясь в связи с нарушениями слоя. Положение рук варьируется – в основном они сложены на груди или в области живота, кроме того, есть случаи, когда они вытянуты вдоль тела погребенного. Погребения безинвентарны – лишь в одном случае обнаружена серьга в виде знака вопроса – яркий маркер материальной культуры Руси удельного времени. Вероятно, в последующем датировку кладбища удастся уточнить по результатам радиоуглеродного датирования – примерно в половине случаев удалось проследить остатки гробовин. Среди погребальных конструкций, которые в большинстве случаев надежно зафиксировать не удается из-за плохой сохранности дерева, стоит отметить присутствие, по-крайней мере, 2-х вариантов гробовин – из досок и из долбленых колод.
Интересна антропологическая характеристика исследованного участка кладбища. Прежде всего отметим, что имеющаяся выборка, вполне репрезентативна, полученная палеодемографическая структура вполне типична для сельских кладбищ: преобладают женщины и дети, мужчины же остаются в численном меньшинстве. Высокая частота встречаемости таких признаков как вставочные косточки в затылочном шве, наличие межмыщелкового отверстия дистальных эпифизов плечевых костей и некоторых других с высокой степенью вероятности связаны с небольшим и устоявшимся кругом брачных связей. В результате – все эти люди могут оказаться в большей или меньшей степени родственниками. Антропологический облик этих людей тоже, в значительной мере, однороден, он характеризуется пониженной горизонтальной профилировкой лица, низким переносьем, общей грацильностью (миниатюрностью) головы, прогнатизмом. В целом, для группы характерна миниатюрность. Длина тела мужчин и женщин может составлять менее 160 см. В группе часты случаи патологических проявлений у взрослых и детей (криброзность, поротические изменения), связанных с хроническими заболеваниями. Как большинство длительно текущих заболеваний, они приводят к ослаблению иммунитета, хроническим воспалительным процессам, анемии. Как интерпретировать эти данные? С одной стороны, слабое здоровье – свидетельство общего неблагополучия, низкого качества жизни. С другой стороны – значительная доля людей с хроническими заболеваниями в погребениях свидетельствует о том, что в обществе были возможности поддерживать их жизнь, несмотря на их пониженную работоспособность и потребность в уходе. В этом, в частности, состоит сложность исторических интерпретаций в биоархеологических реконструкциях. Для того, чтобы вынести более обоснованное суждение о природе патологических изменений, нам потребуется еще проведение добавочных исследований этого важного материала.
Столь плохое состояние здоровья населения резко контрастирует с высоким уровнем достатка, включенности в систему торговых связей, который можно отметить, анализируя комплекс находок, характеризующих этот этап жизни поселения и происходящий, главным образом, из сборов. Может ли быть это следствием того, что в находках, собранных на селище, отразилась материальная культура лишь части населения (членов владельческой администрации). Или это следы общей неустроенности бурного времени? Вопрос пока остается открытым.
А.Н. Федорина, А.М. Красникова, С.В. Шполянский, М.В. Добровольская